Колумнист Sputnik Грузия Екатерина Микаридзе рассуждает о том, почему в Тбилиси так много попрошаек и нужно ли подавать милостыню нищим
Сколько раз за день вы встречаете в городе нищих? Или попрошаек, слезно вымаливающих на ужин сестре, брату, сыну, дочке и так далее. Один, два, три? Вообще не встречаете? Я вам не верю. Я даже больше скажу, это уже не Тбилиси. Вы живете в другом городе!
Где-то год назад на необъятных просторах интернета я набрела на материал одного блогера. Иностранец побывал в Грузии и писал о своих впечатлениях. Возмущался по поводу количества попрошаек в нашем городе.
Человек искренне не понимал, как в таком маленьком городе может быть так много бедствующих. Это было самое сильное впечатление от Тбилиси. Я вначале вскипела, рявкнув про себя, что каждый видит то, что хочет увидеть, не больше. И если уж он в таком красивом городе ничего не смог узреть, то вообще лишен способности замечать прекрасное. Но, поостыв, подумала, так ведь прав турист. Вот она — суровая правда жизни, без лирической накипи.
Понравилось бы мне, если где-нибудь в Европах, например, на улицах Будапешта, Праги, Вены, немытая детвора оттягивала мою брючную штанину? А в кафе, получив от официанта долгожданный заказ, я упиралась бы в голодный взгляд попрошайки? Процессу успешного пищеварения это бы явно не способствовало. И бедствующие, и попрошайки есть и в других городах. Тут главное процентное соотношение.
Для того, чтобы понять масштабы явления у нас, в Грузии, нужно пересесть из личного транспорта в общественный. Например, в метро, где самая высокая концентрация попрошаек и нищих.
Те, кому приходится пользоваться этим видом общественного транспорта ежедневно, уже знают всех в лицо как неизбежно сопровождающий путешествие элемент. Многие из выклянчивающих милостыню не первый год ходят по вагонам.
Для некоторых из детей это абсолютно органичная среда существования. Они тут растут. Один малый уже лет семь накручивает подземные километры. Как-то раз этот генерал подземных карьеров подошел ко мне. Он тогда маленьким был. Я стояла прямо у дверей, облокотившись о поручень. Постучал своей пухлой лапищей по моей ноге, настоятельно требуя денежку.
Дальше все происходит, как в примитивном ролике про приколы. Вагон вырывается из темного тоннеля на станцию. Дверь открывается, и пацан, заехав рукой что есть мочи по моей пятой точке, кидается вон из вагона. Среагировать я не успеваю. Дверь закрывается прямо перед моим носом. По ту сторону двери гримасничающий лик попрошайки, по эту — хохочущие хабитусы пассажиров.
Прошло время, и кучерявый попрошайка вырос в предприимчивого отрока. Теперь он ходит по вагонам, иконки бумажные раздает. Потом возвращается за урожаем. И не дай бог, вам его разочаровать. Или ущипнет, или ноги отдавит, в зависимости от того, сидишь ты или стоишь.
Есть среди фланирующих по вагонам и люди со стеклянными коробочками. При входе в вагон они произносят речь, в которой вкратце описывают болезнь. Некоторые выглядят даже очень убедительно. Другие уж больно деланными голосами выделывают жалобные рулады. Деньги собирают, как правило, на лечение какого-нибудь недуга. Последний год собирают на срочную операцию ребенку, у которого обнаружили опухоль в головном мозге.
Еще по курсирующим поездам ходят музыканты. На каждую остановку по разному жанру. К слову, на одной станции в вагон заходит паренек, весело выбивающий из своего барабана национальные мотивы, на другой саксофонист, плачущую игру которого заглушает грохот несущегося в тоннеле вагона, на третьей из задумчивости выводит пение вооруженной микрофоном женщины. Женщина незрячая. Поэтому траекторию ее передвижения определяет зрячая. Раз в вагон попал незрячий аккордеонист. Заиграл, да так заунывно, что внутри что-то затрещало и рассыпалось. Он не особенно проворно передвигался по вагону. При приближении к станции, он попросил перевести его в другой вагон. Но никто даже не шелохнулся.
Вряд ли в городе найдется человек, который, проходя мимо станции метро "Площадь свободы", не заметил бы пожилого человека, просящего милостыню. Хотя возраст выдает разве что изогнутый дугой позвоночник. Лицо традиционно задрапировано гигантским капюшоном. Поди, угадай, сколько же ему на самом деле лет. Раз наткнулась на его силуэт в социальных сетях. Девушка писала, что подавлена и обескуражена, поскольку это ее бывший учитель биологии. Другой раз, сравнительно недавно, среди комментирующих его фотографию нашлись те, кто очень убедительно рассказывал о том, что у него есть семья. Она-то и толкает его на такой заработок.
Вот тут, по всем законам жанра, нужно, гневно потрясая кулаками, наслать проклятия на головы власть имущих.
Экономическая ситуация тяжелая, необеспеченных семей в стране много, и для исправления такого положения ничего не делается. В общем, все плохо. Только, может дело не только в этом? Может быть, тут впору задуматься и об отношении к труду.
И нищие, и попрошайки были всегда. И 100, и 50, и 20 лет назад. Вряд ли в Грузии наступят годы страшнее тех, которые ее населению пришлось пережить в 90-е. Голод, холод, гражданская война. Но, странное дело, при всей крайней нужде, которую испытывали в те времена люди, бедствующих на улицах города было намного меньше. За милостыней руку протягивали в самом крайнем случае.
Попрошайничество сегодня – это совершенно определенный вид трудовой деятельности.
Присела я как-то к одной попрошайке на станции метро "Дидубе". Женщина высыпает на ладонь содержимое пластикового стакана и начинает считать. На руках у нее малыш, который норовит дотянуться до рассыпанной на руке мелочи. Женщина поднимает глаза на ребёнка, улыбающегося мне, и снова уходит в свои подсчёты.
— Сколько ему?— спрашиваю я, кивая на мальчика.
– Год и четыре месяца. Крупный мальчик, правда? Все думают, что ему намного больше, — приветливо отвечает женщина.
— Он у вас единственный?— продолжаю я ее расспрашивать.
— Он самый младший. Дома у меня еще трое. Самому старшему пять, среднему три и младшему два года, — не без гордости отмечает женщина.
– Ого, да вы мать-героиня! – удивляюсь я.
Она получает от государства помощь, но сумма, по ее словам, мизерная, поэтому и выходит на промысел. Работа с ненормированным графиком, с восьми утра до позднего вечера. Иногда домой приходит ближе к полуночи. За детьми, пока она "накатывает" в метрополитене деньги, присматривает няня. Она платит ей в день десять лари. К тому же пятилетний мальчик такой самостоятельный, что сам присматривает за остальными. На вопрос, сколько же она зарабатывает, говорит, что в день получается около 25 лари.
Тут у меня мысль пробегает, а ведь она с виду здоровая и сильная. Могла бы пойти в любой ресторан крутить хинкали или пельмени. На что новая знакомая отвечает с беспечной улыбкой, что она не умеет готовить хинкали. Ну, да, думаю я про себя, и мести веником ты тоже, небось, не умеешь. Лучше ходить с малышом на руках по вагонам и выпрашивать милостыню.
Потом она снова перескакивает на детскую тему, точнее спекуляции детьми. И как бы в свое оправдание говорит о том, что сама хоть со своим по вагонам ходит, а другие с чужими, взятыми в аренду детьми. Аренда одного ребёнка в день стоит 15-20 лари, утверждает женщина. Вот такой поставленный на колеса бизнес.
Любой человек, протягивая руку за милостыней, независимо от уровня образования и социального статуса, по чисто человеческим соображениям должен испытывать при этом унижение. Потому что он в тот самый момент убивает в человеке человека. Впрочем, тут все от нравственного императива зависит. Ну, и от девальвации базовых ценностей, в том числе гордости и самолюбия. А выбор всегда есть. Просто тот, второй путь, как правило, бывает намного сложнее…
Екатерина Микаридзе
