Музыканты, они же философы, стройные и худые, как обычные двадцатилетние юноши, немногословные и даровитые, и в самом-то деле философы, использующие звуки и созвучия вместо слов, создавали атмосферу созерцательной сосредоточенности и покоя. Они играли не "фьюжн" или "фанки", а музыку эпохи Майлса Дэвиса, Бена Шортера и Билла Эванса, и было не вполне ясно, как и когда эти дети эпохи "рэпа" успели проникнуться романтической сутью времен, когда джаз выходил на пик своих феерических достижений.

Становилось и легко, и приятно, и всем стало от этого лучше, чем вчера или два часа назад.

В частности, и от мысли, что твоему городу доступны различные проявления, связанные не только с разного рода парадоксами, но и с удивительными сюрпризами.

Если бы эта музыка исполнялась не в кафе, а на сцене концертного зала, она воспринималась бы иначе. В ней появились бы нотки некоей «официальности» события. Но она звучала в обычном и небольшом помещении, для посетителей – случайных и постоянных. И это создавало камерную атмосферу общего душевного порядка – для всех сразу и для каждого в отдельности. Возникло очень верное впечатление, что исполнители и слушатели жили в эти счастливые минуты друг для друга. Так оно и было – по сути...

Вспомнилось, именно в те минуты, утверждение Джона Колтрейна, что "джаз обращается напрямую к душе, а значит способен излечить наш продажный, сбившийся с пути, мир".

На стене «почему-то» висела швейная машинка «Зингер», рядом – столь же архаично милый и уместный старинный бас-саксофон.

Одурманенных винными парами не было. Мы словно оказались в небольшом царстве хороших людей. Их благопристойность была тихой и ненавязчиво укромной.

Просто случилось так, что в этот, как нельзя более удачный, день мы заглянули в небольшой музыкальный дом под уютной крышей, где раскрепощенность (не путать с развязностью) удивительным образом сочетается с той эмоциональной наполненностью, которая дарит острое ощущение новизны и значимости происходящего.

Через несколько минут мы поняли, что город находится в прекрасном расположении духа, особенно в вечерние часы.

Еще лучше осознали это, когда пианист, не достигший совершеннолетия, и его более старшие, но тоже очень молодые, партнеры, оказались чудесными импровизаторами. И уж тем более, когда волнующую игру воображения, заполнившую пространство над Курой, они направляли в одной ансамблевой упряжке с симпатичным и в меру серьезным человеком – ректором консерватории, первым в Грузии на такой должности, предпочитающим в иные вечера в камерной обстановке играть блюзы и баллады, обретающие в столь удивительные минуты особый дух и смысл. Прошу любить и жаловать: зовут его Резо Кикнадзе.

Да, в Тбилиси дела, оказывается, обстоят явно лучше, чем нам думалось до того субботнего дня.

Старенькое пианино скорее обогащало атмосферу кафе "Зингер". Оно было изготовлено еще в ту эпоху, когда джаз выходил на пик своих лучших достижений, поражая именами Диззи Гиллеспи и Бада Пауэлла, Чарли Паркера и Макса Роуча, Билла Эванса и Джона Колтрейна. Было это в начале 50-х годов предыдущего, конечно, столетия.

Так вот, это пианино – инструмент не самый обычный. Он снабжен электронным вибратором, подчеркивающим акустические возможности этого свидетеля старины.

Придумал эту симпатичную уловку с небольшой установкой Арчил Ахвледиани, основатель и радетель кафе. Какое-то время он жил и работал в Москве, а затем вернулся с мыслью о заведении, которое привлечет людей не искусственной и излишне броской обстановкой, а уютом, покоем и полноценным джазовым бытием.

В местном джазовом мире он человек , что называется, свой, сам и пригласил Резо Кикнадзе, а тот подобрал исполнителей. В неделю раз кафе радует еще и небольшими перформансами в виде театрализированных постановок и разного рода увеселительных шоу.

Арчил к тому же – выходец из музыкальной семьи, мама – Нана Авалишвили, пианистка. Доволен тем, что у его кафе, или – клуба (здесь и то, и другое), существующего в новом профильном виде с апреля этого года, есть немало постоянных посетителей. Это зримо свидетельствует о том, что люди чувствуют себя вполне комфортно. Да и меню – изысканное, сочетающее грузинские блюда и напитки с европейским ассортиментом в виде разного рода искусно приготовленных десертных изысков.

Впрочем, это прекрасное дополнение комфорта – пусть оно и делает честь здешней кухне и хозяевам, – все же уходит с переднего плана, когда слушаешь превосходно информированных о сути джаза парней. О сути – значит, об истории, о стиле, эпохах. Об устремленности к мелодизму в его самых зигзагообразных версиях и преломлениях. В том виде, в каком они углубляют чувственность музыки и помогают слушателям и самим себе с помощью естественных озарений находить новое, полное раздумий, настроение. И, конечно, удивляться. Это очень, и тем более, важно. Благодаря удивлению, как известно, не только начинается, но и продолжается познание нашего мира.

Поскольку речь зашла об обитаемой среде, которая от родного дома простирается до просторов куда более великих, то скажем и о роли музыкального искусства, его прогнозирующих возможностях. Около сотни лет назад австрийский и американский композитор, педагог, музыковед, дирижёр, публицист, теоретик музыки Арнольд Шенберг с тревогой предвосхищал грядущий распад сознания, способный вызвать кризис мышления, глобальные конфликты и, более того, предрекал не лучшие времена, не скрывая предчувствия мировой катастрофы. Эти домыслы и опасения породили течение музыкального экспрессионизма. Оно, кстати, нашло отражение и в живописи (в частности, это сделал, как известно, художник Оскар Кокошка). Апокалиптические настроения, пусть они и доминировали какое-то время, неизбежно сменялись позитивным эмоциональным состоянием. Любая смена политического, чувственного и социально-интеллектуального темпоритма тотчас проявляла себя в размышлениях философов, публицистов, поэтов, драматургов, мастеров кисти, композиторов, бардов последующих времен. Мечтая о лучшей жизни, они искали утешение в надежде, нередко стремясь угадать последствия бега времени и предвосхитить события.

Такой подход долго оставался основной мотивацией их творчества. Джаз в этом смысле оставался в стороне, но в 60-70-е годы возникло направление «свободный джаз», которое, вероятно, можно назвать и «гротескным джазом». В каком-то определяющем смысле разговор может идти даже о «музыке мегаполисов» – с их нервическим состоянием, ощущением тревоги, смятения, с образом падающих, если хотите, небоскребов, паническим состоянием из-за новых, как бы грядущих и неотвратимых, бедствий. Соответственно, джаз отчасти тоже откликнулся на опасения Шёнберга и воссоздал в своих недрах вышедшие на поверхность бытия новые формы, тяготеющие к экспрессионизму в виде музыкальных символов. Они, правда, имеют мало общего с корневой системой и романтикой той музыки, что утверждалась с тех времен, когда чудесный новый город на Мисиссипи назвали Нью-Орлеаном и внедрили там совершенно иной образ жизни. Тот, который ничего общего не имел с традициями пуританской Америки. Потому что вдруг, в духе противоречивого времени, на поверхность жизни поднялась именно нервозная, аритмичная и, порой, шоковая пульсация, как и уводящая от конкретного смысла демонстративная атональность, о которой говорил тот же Шёнберг. И она стала вынужденным состоянием, которое воспринималось, как данность. Тревожное сознание второй половины века отразилось и на исканиях в джазовых кругах.

Что тут любопытно? Ансамбль в кафе "Зингер", о котором мы завели речь, настолько профессионально чувствует фактуру джаза в ее разнородном синтетическом укладе, что он, воспроизводя эту музыку с ее традиционными особенностями, примеряет на ее остов и музыку «тревожных дней». Делает это с чувством меры и такта, не перегружая, не донимая и не терзая слушателя. Напротив, предлагая ее в предельно деликатном и самобытном виде. Сочетая романтическую грусть и порыв вдохновения с беспокойными ощущениями, характерными для своего времени.

Интересно, что ректор Кикнадзе, совмещая работу в консерватории, где существует и джазовое отделение, с вечерними выступлениями, поистине стимулирует младших коллег на творческие «дерзости». Некоторые из них прошли стены музыкального вуза, познавая гармонические тайны и тонкости, технику игры, вникая в природу этого искусства. Изучая джаз на высоких образцах, но никого не повторяя и не копируя.

Повторяя, ничего не сыграешь. Интуиция и познание закономерностей наряду с обострением наития – основные пути к оптимальному самовыражению. Резо Кикнадзе, и сам достаточно молодой, демонстрирует, в свою очередь, прочность возрастного сплава – независимо от разницы в годах, которую джаз не признает, как и в тех случаях, когда позитивный результат определяется творческим взаимопониманием.

Когда твои партнеры не нуждаются в особых напоминаниях, и прочно, на свое усмотрение, как и на усмотрение заведенной в этом деле логики, выстраивают композиции, ты словно и сам постоянно находишься в процессе обучения. А композиции – бездонная сокровищница джазовой мудрости. У каждой из них может быть столько версий, сколько и исполнителей. Такова природа бесконечности джаза. Никто не вправе говорить, что это он уже слышал. Фокус состоит в том, чтобы сыграть ту же известную десятилетиями композицию, но с другим звуком, иной импровизационной канвой, больше доверяя собственному вкусу, знаниям и настроению – причем, не в меньшей степени, чем доверяешь технике извлечения звука или занятиям по гармонии. И тогда «вещь» оживает и трепещет, получая новую жизнь, иное свечение и обновленное эмоциональное состояние.

Здесь очевидно, что талантливые парни из ансамбля Кикнадзе прошли отличную школу. Они знают эту музыку и чувствуют ее очень глубоко и свежо. Но естественным образом возникает вопрос: как они ее усвоили настолько, что уже сейчас проникают во все поры этого затаившегося минерала, требующего длительного поиска и добычи, скрупулезной работы на долгие годы?

Понятно, что учились и учатся, притом есть постоянная практика, игра в ансамблях, есть прослушивание музыки дома. Ясно, что впитывают соки из прежних старых живительных источников в виде грампластинок или видео-концертов. По крайней мере, альт-саксофонист с новаторским мышлением Лаша Сакварелидзе (24 года), не говоря о 17-летнем пианисте Луке Топурия, тоже вроде бы не должны играть так здорово – с учетом возраста. Ибо джаз, особенно ансамблевый, требует некоторого стажа и опыта. И вроде рано, но... Их соло состоят из отголосков главной темы и собственных вариаций. Прогулки по грифу гитариста Ники Габадзе (26 лет) передают то воспоминания о дне вчерашнем, то воссоздают картины о не доведенных до логического завершения любовных отношений, то воспевают извилистые эмоциональные состояния, то с тихим восхищением говорят о скромности и незаурядности человека.

Пианист, скажем откровенно, даже переходит иной раз за черту возможного в столь молодые годы. Не потому, что технически интересен, а в силу проникновения в самую суть этого искусства. Здесь можно вести речь об общей серьезности мышления и работы над собой. Его стиль, понятно, еще не определился, он и сам это знает. Все это зависит не только от него, но и от обстоятельств, процесса обучения и партнеров. Ему близки и понятны, к примеру, Билл Эванс, Херби Хенкок, Брейд Мелдоу, Чик Кориа. Впрочем, все они изучают тонкости игры джазовых звезд, вникая, наблюдая, ну и отчасти заимствуя, как это принято повсюду. У всех – свои образцы для подражания в самом полезном смысле этого понятия. Контрабасист Миша Джапаридзе, который учился в консерватории, точно следует ладовой системе с ее обязательными канонами.

При этом свободно владеет возможностями орнаментальной окраски общего звукопорядка, и может считать себя прилежным учеником Крисчена Макбрайда, которого он упомянул в беседе с нами. Другой бывший студент, гитарист Ника Габадзе, судя по тяготению к интимному звуку и созерцательному покою, – выглядит приверженцем стиля Джимма Холла. И все сохраняют при этом свое лицо. В отличительной манере действует барабанщик, кстати, преподающий в музыкальном вузе, – Ираклий Лоладзе, который играет без внешних эффектов, но уместно выдает ритмически точные акценты и необходимые рисунки в каждом случае, включая переход музыки из одного состояние в другое. Да и вокал Хатуны Коридзе звучит с подкупающим обаянием, посильно воссоздавая атмосферу тех лет, когда блистала Билли Холидей или блистает ныне здравствующая Дайан Ривз. Некоторые преувеличения, думается, допустимы, простительны и понятны. .

Самое важное то, что такое качество инструментального исполнения вызывает доверие и уважение слушателя. Оно воспитывает его, настраивая на волну самоанализа, а для музыкантов это еще и бесценный способ проверить результат по реакции аудитории. Играть же приходится композиции авторов, серьезнее которых просто трудно придумать. Это, скажем, и Джон Колтрейн, и Чарли Паркер, и Билл Эванс, и Уэйн Шортер...

Мы пригласили Резо Кикнадзе, музыканта замечательного в той же степени, как и руководителя вуза, для беседы к нашему столику в перерыве, когда музыканты отдыхали. Влияет ли на партнеров ректор консерватории?

«Скорее они влияют на меня, чем я на них, - ответил Кикнадзе.- В целом же мы все непременно зависим друг от друга. Таково свойство ансамблевой игры с ее сольными обязательствами»

Между прочим, секстет Кикнадзе в третий вечер недавнего 19-го международного фестиваля джаза сыграл в филармоническом «Ивент-холле». Это был настоящий джазовый вечер на фоне не самого, заметим, джазового, по своей программе, духу и содержанию, форума. «Джаз должен звучать в повседневной жизни – на улицах городов, в домах, в кафе, при возможности повсюду и особенно в вечерние часы», - убежден Кикнадзе. По его мнению, ограничиваться только большой сценой и ежегодными фестивалями не следует. Такая музыка, уверен он, заслуживает постоянного существования и распространения. Мы же попробуем подметить, что та реальность, которая может вызвать чувство удовлетворения, в Тбилиси наконец-то настала.

Музыканты в том же составе играют не только в одном этом кафе, но и, в определенные дни, на сцене "театра движения" в парке Муштаид, в разных джазовых кафе и клубах, причем, составы варьируются. К примеру, это относится и к трио, а это Лука Топурия, Михаил Джапаридзе и Даниэль Адикашвили (ударные). Отрадно было узнать, что этот ансамбль месяц назад, в октябре, получил премию (вторую) имени Зураба Жвания «Открытие года», учрежденную ранее и присуждаемую молодым исполнителям за творческие достижения.

Первую премию получила виолончелистка Лизи Рамишвили, внучка известного, ныне покойного, композитора и поэта Отара Рамишвили. Этот музыкальный «клан», в отличие от кланов иных, успешно работает в интересах грузинского музыкального искусства. Тот же Топурия, а это ученик самой обычной средней школы, окончивший музыкальную семилетку, учится частным образом у сына Отара Рамишвили – Зураба, преподающего в консерватории. Того самого, который воспитал Беку Гочиашвили, а последний оказался затем в Джульярдской музыкальной школе Нью-Йорка. В этой американской школе учится сегодня еще один молодой пианист из Тбилиси – Папуна Шарикадзе, не столь давно также игравший в секстете Резо Кикнадзе.

Скажем также, что именно джазовым музыкантам, независимо от того или иного направления, порождавшего оригинальные концепции и столь же неповторимые произведения, была дарована способность вызывать смену настроений и взрыв изумления. Смысл джазовой музыки всегда состоял именно в новизне и обновлении эмоций. И этот феномен был очевидным во все годы. И так по сей день. Хотя он дает и некоторые перебои, вызывающие сожаление. Времена дивной гармонии с ласкающими слух мелодией и ладами, есть такое ощущение, уступают нынешним временам, когда порой доминируют уже простейшие гармонические структуры и даже примитивные формы, используемые больше для слишком субъективных представлений, люмпенских вкусов, для сетований и жалоб, но и они, вероятно, имеют право на существование. Ибо принцип естественного отбора продолжает работать, и каждый слушает то, что ему ближе и понятней. Но мастера «хип-хопа» и шлягерной песни – это однозначно не джаз. И эстетика тут совершенно иная, если это слово вообще применимо к ним в полной мере. А вот парни Резо Кикнадзе сыграли на фестивале именно то, чего жаждали слушатели. Разумеется, их, этих парней с Колтрейном и Эвансом в сердце, пора почаще выпускать на большую сцену, а не доверяться именам, которые могут порой ввести в заблуждение.

Один американский критик, который побывал несколько дет назад на тбилисском фестивале, признался нам, что у них по музыкальным радиоканалам джаз передают все реже. "В США, - посетовал он, - спрос на эту музыку существенно упал, к сожалению. Времена сегодня просто другие". И он, представьте себе, выразил свое одобрение тем, что услышал тогда на нашем фестивале. Однако если сама концертная программа, показанная в ходе последнего такого форума в Тбилиси, останется неизменной и впредь, то хвалить организаторов будет не за что. И тут возникает закономерный вопрос – почему звезды джаза стали появляться на тбилисских фестивалях все реже? Ответы могут быть разные: дело это дорогое, а спонсоров, готовых раскошелиться, все меньше; либо организаторы порой стараются угодить молодому поколению, которому легче понять нехитрую танцевально-увеселительную музыку; либо есть намерения уже в будущем году возродить былые традиции.

Если – возродить, то это надо сделать в любом случае. Потому что, как известно, эта музыка, которой противопоказана статичность и обездвиженность, музыка, живущая за счет постоянства в движении и творческого самообновления, прямо влияет на чистоту помыслов, воспитывая интеллект и сердца.

Джаз всегда звучал во имя радости и преодоления растерянности перед испытаниями судьбы. Эта музыка служит иммунитетом от пошлости и невежества, обостряет рецепторы и даже определяет нередко наши намерения, привносит в жизнь надежду на лучшее будущее и просто позитивно влияет на само содержание жизни. Лучшее тому свидетельство – вечер в кафе.
К счастью, подобных мест в городе, как подсказывают впечатления, становится все больше.

...И еще вспомнились давние строки про оптимистический блюз, написанные по схожему случаю:

Стонет труба и рыдает в сурдину,
Сочувствует ей контрабас.
Создают музыканты живую картину,
И мы знаем, что это про нас.
Шепчут роялю о чем саксофоны?
О чем барабаны стучат?
Быть может, о том, как все это несносно -
Жизнь день за днем приручать.
Мы уходим от смуты в свой внутренний мир,
Слышим пульса биение глухо,
И мучают нас, как какой-то сатир,
Суета и томление духа.
Но вот наступают мгновенья, когда
Меланхолия изгнана Богом,
И мы забываем про наш кавардак,
Восторгаясь нежданным предлогом.
И надеемся: что-то изменится в мире...
Тут сурдину взбодрил контрабас,
Да корнет вдруг запел очистительной лирой,
Поднимая всех нас на Парнас.
Вот и славно вступил пианист-виртуоз:
Вдохновенно и чисто берет
Торжествующий - это апофеоз! -
Свой доминантсептаккорд.
И не стонет труба, не рыдает сурдина,
Их улыбке вновь рад контрабас,
Вновь предстала в сияньи живая картина:
Кто-то сверху взирает на нас...

Нодар Броладзе

Фото: Валерий Партугимов